ШАГ НАВСТРЕЧУ
Я сама накликала на себя эту беду. Сколько читать дальшераз мечтала стать собакой! Наверное, потому, что проводила с ними гораздо больше времени, чем с людьми. И ещё потому, что завидовала: их любят, с ними разговаривают, ими дорожат. "Судьба идёт на слова, как корабль на маяк". Сижу вот сейчас у лавки и тихонько подвываю… Я - рыжая дворняга?! Да, и никуда не деться.… Именно такая я теперь - слишком большая для того, чтобы держать меня дома, и слишком добродушная, даже на вид , для сторожевой.
- Чего скулишь, Рыжик?
"Чего скулишь?" Тебе бы так: за одно мгновение из человека- собака! Пр-р-ходи, гражданин, не задерживайся. Убери руку! Убери, говорю! Р-р-р-р-р!
- Ай, граждане, она бешеная!
Сами вы бешеные! Что вам от меня надо?! Пора ноги делать! Вернее, лапы! Ой! Гражданин! Я же вам на лапы не наступаю! Ва-у-у! Ага, вот и дыра в заборе! Что, съели? Фу-у-у! Хорошо живется только домашним собакам. Бездомным хреново. Хотя, чем отличается от моей прежней жизни? Все так же: одна, никому не нужна, от всех надо прятаться. Правда, раньше я бегала от одноклассников да родителей, а теперь ото всех. Зато мои средние умственные способности резко выросли – это по сравнению с собачьими. Тупой теперь никто не назовет! Это уже преимущество.
Господи, да что за чушь у меня в голове! Я хочу быть человеком! У-у-у-у-у-у-у-у-у! Ва-у-у!
Мне хотелось кричать от страха и тоски, хотелось, чтоб этот кошмар сейчас же прекратился! Я только сейчас резко, до боли осознала, что произошло: я стала собакой! Навсегда! Как такое может быть? Это сон, я сейчас проснусь! Нет. Это не сон. И выть тоже бесполезно. Надо думать. А что тут думать? У меня есть три пути. Во-первых, я могу стать домашней. Но.… Даже будучи человеком, я терпеть не могла, когда кто-то предъявлял на меня свои права. Терпела это кое-как только от родителей. А уж стать чьей-то игрушкой (пусть любимой), чьим-то слугой, чтобы тебя показывали как занимательную вещь.… Нет! Я все же человек! Тогда так и жить еще пять-десять лет? Прятаться в подворотнях, дрожать за свою шкуру, добывать правдами-неправдами еду? А что, если пойти к реке, взять в зубы камень и …. Это можно. Мне и раньше что-то подобное приходило в голову. Но жаль было тех, кто меня найдет. А труп собаки – это совсем не то, что труп человека.
- Джулька! Джуленька! Иди ко мне! – тихо позвал кто-то. Я вздрогнула. Знаете, как звали меня в людской жизни? Юлька. Я медленно, смутно надеясь на что-то, и в то же время, готовясь убежать, повернула голову. Передо мной сидел паренек. Лет 15-16. Темная челка упала на глаза, и он откинул ее рывком головы. Боже! Что это были за глаза! Жуткая смесь тоски и нежности, отчаянное желание поделиться хоть с кем-то этой тоской и вылить застоявшуюся, никому не нужную нежность. Я вспомнила, сколько раз, переполненная тоской и желанием быть хоть кому-то нужно или кем-то выслушанной, резко захлопывала и швыряла в угол любимую книгу и неслась на улицу к знакомой собаке. За молчаливой собачьей поддержкой, за преданным вниманием глаз. Кто сказал, что собака – это ругательство? Разве он бы позвал меня на помощь, будь я человеком? А река… Ну что ж, она может и подождать.
- Джуль, ну иди сюда! Я тебя не трону.
Вижу. Иду.
Я подошла к нему почти вплотную, и еще раз неумело вильнула хвостом.
- Ты хорошая собака. Можно тебя погладить?
Я решила честно играть роль собаки. И попытавшись убедить себя, что это не страшно, кивнула головой. До него не сразу дошло. Он сначала положил руку мне на голову, ласково пошевелил шерсть за ушами. Вдруг, замерев на минуту, заглянул в глаза.
- Ты что, поняла, что я сказал?
Я вздохнула – вот вляпалась. Кивнула еще раз.
- Вот здорово! Пойдем, побродим? Ну, пожалуйста! Мне так хреново почему-то.
Мы гуляли весь вечер.
- Понимаешь, у них нет времени иметь друзей. Они вечно спешат и не успевают понять человека. Они любят говорить и не умеют слушать. Не то, что собаки.
"И они не умеют доверять друг другу", - мысленно добавила я, опять подумав, что он никогда бы не подошел бы ко мне, будь я человеком. Мы дошли до низенькой лавочки и сели. Вернее, он сел, а я положила ему голову на колени и, слегка зажмурившись, принимала легкие, осторожные поглаживания.
- Джуль, хочешь я тебе почитаю Блока?
Я хотела. Я тоже очень любила Блока. И это стихотворение любила. Он, видимо, находил в нем подтверждение своим мыслям.
Не стучись же напрасно
У плотных дверей
Тщетным стоном себя не томи,
Ты не встретишь сочувствия
У бедных зверей,
Называвшихся прежде людьми.
Мне показалось, что он плачет, и я, положив лапы на плечи, ткнулась носом в щеку. Нет, она была сухая.
- Спасибо, Джуль. Хочешь жить у меня?
Я хотела. Но я боялась. По двум причинам. Но он, спасибо, как-то быстро их обе угадал.
- Не бойся. Родители не заругаются. Ты будешь моим другом. А если не понравится – уйдешь.
Другом… О друге я мечтала всю жизнь. Желание это не изменилось и после того, как я стала собакой. Родители и вправду не заругались, я осталась у него жить. Юрик относился ко мне, действительно как к другу. Видя, что я понимаю его слова, он очень старался ничем не задеть и не обидеть.
Стояла жаркое солнечное лето. Мы каждый день убегали в лес, к небольшому озеру. Никогда я еще не чувствовала себя такой счастливой! Зелень леса, пьянящий запах сосен, желтое, почти физически ощущаемое тепло – все это сливалось в один безудержный радужный хоровод, главным в котором были глаза Юрки. Не знаю почему, но я видела в основном только его глаза. Мне иногда казалось, что в них, счастливых, сияющих, растворяется весь окружающий мир. Честно говоря, в эти дни я почти забыла, что я собака. И он, кажется, тоже забыл. А вечерами мы садились на пол в его комнате и зажигали свечу. Он по-прежнему делился со мной своими мыслями и читал стихи. И тогда я очень жалела, что не могу говорить. Мне тоже было, что рассказать и прочесть. Но все равно, я уже не так хотела быть человеком. Какая разница? Меня любили – а это главное. Если же мне становилось грустно, я подходила к Юрке, утыкалась носом в родное плечо, ощущала на голове теплую руку, и тоска уходила. Уходила, чтобы снова вернуться ночью. Во сне Юрка тоже был рядом, но я становилась самой собой. Девчонкой. Юлькой. А к утру тоска проходила. Я снова тонула в счастливых Юркиных глазах, кувыркалась в траве, купалась в лесном озере или просто слушала Юркин голос, не всегда вдумываясь в содержание.
Собаки обладают более чуткой интуицией на беду, чем люди. И в то утро мне совсем не хотелось идти в лес. Я рычала и упиралась. Но Юрик сказал:
- Джулька, пожалуйста. Сегодня я очень хочу к озеру…
И я пошла. Но на собачьей душе осталась тревога. Она давила, она готова была разорвать меня на сотни тоскливых осколков. Утро не казалось мне ярким, а лес не был добрым. Птицы пели тревожно, а сосновый запах почему-то напоминал кладбище. И все же, когда мы дошли до озера, я постаралась весело погнаться за Юркой, как это было раньше. Но он почуял, что со мною что-то не так. Присел рядом. Как в первый день, заглянул в глаза.
- Ты что, Джуль?
Я, естественно, молчала. И ему тоже стало не по себе. Глаза наполнились недоумением, потом тревогой, почти страхом. И не зря. Потому что в этот момент появились двое. Они, безусловно, относились к тому классу людей, которых учителя в школе боятся, а одноклассники… Одноклассники стараются выслужиться. Они верховодят в группировках, и нет для них большего удовольствия, чем показать свою власть над живым. Котенок? Сжечь! Собака? Повесить! Человек? Унизить, согнуть, да так, чтобы всю жизнь разогнуться не смел. Юрик инстинктивно загородил меня. Они подошли. Сели.
- Собачка! – ласково сказал один. И, вытащив из кармана кусок колбасы, приказал:
- Служи, сучка!
Я с презрением глянула на него и мотнула головой.
- Что?! Она у тебя ученая?
Этот вопрос относился к Юрику.
- Отстань от неё!
- Что? Я не ослышался?
Парень презрительно хмыкнул, потом снова посмотрел на меня:
- Не хочет служить, будет танцевать!
И, больно схватив, попытался поставить меня на задние лапы. Я не успела даже ничего подумать, а лишь услышала щелканье челюстей и почувствовала тошнотворный вкус крови. И почти сразу – резкую боль в животе.
- Не смей бить Джульку! – яростно выкрикнул Юрка.
- Держи пацана, Васёк, я эту суку сейчас повешу!
Убежать? А Юрка? И я кинулась на второго парня, заламывавшего руки Юрику. Кровь снова вызвала приступ тошноты. Горло захлестнула ременная петля. Я упиралась всеми лапами, хрипела, только все бесполезно. Не скинуть петлю с горла, даже не ослабить. Лапами это не возможно. Я взглянула на Юрика. У него рот зажат, а глаза сверкают, и такая в них ненависть бессильная, тоска такая! Чёрт вас раздери, почему я не человек?!
Вдруг выражение Юркиных глаз стало меняться. В них засветилось изумление. В ту же секунду петля на шее ослабла, и я сразу сбросила её, больно оцарапав палец. Машинально слизнула кровь, увидела краем глаза спины удирающих парней и вдруг поняла: да я же снова Юлька! Точно! Это мои руки, ноги, чёлка так привычно лезет на глаза! Ура-а-а-а!!! Я хотела закричать и подпрыгнуть от радости. Но, как на стену, наткнулась на Юркины глаза. Да, радость в них тоже была. Но с каждой секундой росли недоверие и тревога. Я замерла, не зная, что делать. Он тоже не знал. Я почти физически ощутила, как между нами вырастает стена. Мне очень хотелось подойти к нему, встряхнуть за руку, закричать: «Да ты что?! Это же я!» Но я почему-то уже не могла сделать этого.
«Люди боятся друг друга. Они не могут сделать первый шаг на встречу. Я всегда жду, чтобы кто-то сделал этот шаг вместо меня…» Юркины слова.
Я набираю побольше воздуха, зажмуриваюсь… и не могу шагнуть.